Он не позвонил
Вчера утром Алиса поставила телефон на самую громкую громкость. На всякий случай. Хотя где-то в глубине души знала — он не напишет. Это чувство было, как предчувствие метели — тяжёлое, неминуемое, будто воздух сгустился перед бураном. Но всё равно увеличила звук. Надежда — как старый синяк: болит, но не забывается. Алиса собрала волосы в небрежный хвост, но с той лёгкой аккуратностью, чтобы казалось будто так и задумано. Надела тёмно-синюю шубу — ту самую, в которой он когда-то сказал, что она похожа на зимнюю ночь. С тех пор она висела в шкафу без дела, но сегодня Алиса достала её. Подвела глаза. Чуть ярче, чем нужно для похода в аптеку да в булочную.
В аптеке было душно. Кто-то кряхтел в очереди, кто-то ругался из-за цены на лекарства, кто-то молча топтался у витрины. Пахло камфорой и чем-то резким, аптечным. Алиса взяла витамины — те самые, что он советовал пять лет назад, когда они ещё завтракали вместе. Разглядывала упаковку, будто в мелком шрифте скрывался ответ. Срок годности — до следующей зимы. Как будто и здесь время тикало, отсчитывая последние месяцы.
В булочной всё было как обычно: девушка с проколотой губой за прилавком, запах свежих булок и ванили, хриплое радио из старого магнитофона. Алиса купила ватрушку с вишней — ту самую, которую он назвал «вкусом детства», смеясь и вытирая варенье с уголка губ. Взяла две. Одну — к чаю, как раньше, когда всё было проще. Вторую… просто так. На всякий случай. Как кусочек прошлого, который можно унести в сумке.
Вернувшись домой, она застыла на пороге. В квартире висела тишина — густая, как пыль на бабушкиных иконах. Воздух будто замер, боясь пошевелиться. Телефон лежал на комоде, экраном вниз, словно стесняясь её взгляда. Ни звонков. Ни сообщений. Будто мир прошёл мимо, не заметив её. Будто она и правда стала призраком, растворяющимся в тусклом свете зимнего утра.
Алиса поставила чайник, сняла шубу — медленно, будто боялась разбудить тишину. Аккуратно поставила сапоги на коврик, поправила шарф на вешалке. Включила телевизор — диктор говорил о пробках, потом о морозе, потом о концерте в филармонии. Всё звучало приглушённо, будто из другой комнаты. Сделала глоток чая — обжигающе горячий, но проглотила, не моргнув. Подошла к окну, прижала ладонь к холодному стеклу.
За окном сыпал снег — мелкий, колкий, ложился на шапки, плечи, тротуар и тут же таял. Молодая мама застёгивала ребёнку пуховик — осторожно, с той нежностью, что приходит с годами. Пожилая пара шла, держась под руку, будто их пальцы срослись за долгую жизнь. Кто-то бежал, поскальзываясь на льду, кто-то смеялся в телефон, кто-то разглядывал витрину с ёлочными игрушками. Жизнь шла — шумная, яркая, равнодушная. Мимо неё. Как поезд, который ушёл, пока она стояла на перроне, так и не решившись войти в вагон.
Он не позвонил.
Но она взяла тряпку и протёрла пол, хотя особой грязи не было. Позвонила бабушке — выслушала про огород, про соседку, про новый рецепт блинов. Полила фикус, проверив, не сбросил ли листья. Записалась к стоматологу — мелкое дело, которое откладывала полгода. Проверила счета — всё оплачено, но поставила галочку в блокноте. Постирала шторы, добавив кондиционер с запахом хвои, чтобы пахло уютом.
А вечером включила свет во всех комнатах. Не потому, что боялась темноты. Просто так квартира казалась обжитой — её окна светились, отражаясь в снегу, словно говорили: здесь кто-то есть. Здесь ещё теплится жизнь.
Алиса глянула на своё отражение в окне и подумала: «Он не позвонил. Но я — живу». Не укор, не вызов, а простая правда. Как свеча, которую зажигаешь не для других, а для себя. Чтобы помнить: ты всё ещё здесь, даже если кажется, что мир этого не замечает.
