**Дневниковая запись**
Пришел я сегодня домой, а на вешалке мамино пальто висит — неожиданно. Сапоги ее тут же стоят. Странно, в такое время она обычно на работе. Разделся на автомате, зашел в комнату — а мать на диване лежит, отвернувшись к стене. В той же одежде, что с утра ушла.
— Мам? — окликнул её.
Она голову повернула, глаза красные, опухшие.
— Ты заболела? — спрашиваю.
Не ответила, снова отвернулась. Я понял — что-то случилось. Постоял, потоптался, но спрашивать не решился. Взял учебники из рюкзака, но перед уроками решил поесть. Только чай налил — мама вышла на кухню, села, дрожит вся, будто знобит.
— Горячего налью, — предложил. Заварил покрепче, сахару положил.
— Парацетамол принести? — спрашиваю.
— Не надо, — прошептала, губы еле разжимает. Чай обхватила ладонями — греет руки.
— Простыла? Где болит? — настаиваю.
Молчит. Ложкой в чашке крутит, сначала тихо, потом быстрее, чай вот-вот выплеснется.
— Мам, хватит! — крикнул от неожиданности.
Она вздрогнула, чай расплескался, стол залило. Вытер тряпкой, а она вдруг:
— Папа ушел.
Я замер.
— Совсем ушел, — добавила, лицо руками закрыла, зарыдала.
Обнял её — под руками вся дрожит.
— К другой ушел, понимаешь? — голос сдавленный, сквозь пальцы.
Тут до меня дошло. Вспомнил, как они в последнее время ругались. Мама у меня — простая, без косметики, платья серые, волосы в пучок. А вот у Сереги, моего друга, мать — та да. В шелковом халате, волосы завитые, губы накрашены, дома так и ходит.
Как-то раз у Сереги уроки делали, пришел его отец — букет в руках, улыбается: «Привет, орлы! Как дела?» А его мать вышла, поцеловала мужа в щеку. У нас так никогда не было.
— У вас что, праздник? — шепнул я тогда Сереге.
— Не, просто так. Папа часто цветы дарит.
— А мой — только на 8 Марта.
Теперь понятно. Отец нашу маму не любит. Потому и не дарит цветов. Наверное, та другая — как Серегина мать.
Представил вдруг маму в ярком халате, с накрашенными губами… Нет, не моя это мать.
— А меня-то он любит? — спросил.
Не ответила.
Вечером отец не пришел. Через два месяца мама сказала, что переезжаем.
— Куда?
— В однокомнатную. Разводимся. Эта квартира папина, заводская.
— Я не поеду! Останусь с папой!
— Не сможешь! — мама впервые на меня крикнула. — Он здесь с другой жить будет!
Лицо у нее побагровело.
В новой квартире было тесно. Мама на кровати, я — на жестком диванчике. Сначала ходил к Сереге, мимо старого дома бродил — вдруг отца увижу. Окна светятся, но зайти боялся. Потом и вовсе перестал. В новой школе друзей не нашел.
Но к отцу все же зашел. После школы поступил в институт, работу нашел. На первой сессии познакомился с Наташей. Через полгода съехались. Мама даже обрадовалась, кажется. После ухода отца она вся в себе замкнулась.
Как-то гуляли с Наташей по центру, я ей показал старый дом. Она уговорила зайти к отцу.
Дверь открыла женщина — молодая, в простой одежде, без косметики. Не похожа на Серегину мать.
— К папе, — говорю. — К Виктору Ивановичу.
— Ах вот как? — удивилась она. — Думала, у Виктора Ивановича только один сын.
Отец вышел — постарел, поседел, но узнал меня.
— Сережа?! Взрослый уже!
Растерялись оба. Жена его — Людмила — чай предложила. Отец все про маму спрашивал, потом сказал:
— Она была красивая, как ты сейчас.
В голосе — вина.
Ушли. Наташа говорит:
— Ну вот, а ты боялся. Отец рад тебе. И жена у него нормальная.
— Не надо было идти, — пробурчал я.
Через год снова зашел — сказать, что жениться буду.
Дверь открыла та же Людмила, но лицо каменное.
— Папа дома?
— Умер два месяца назад.
— Почему не сообщили?!
— Не до того было.
— Не до того, чтобы сына на похороны позвать?!
— Больше не приходи, — хлопнула дверью.
Дома Наташа сказала:
— Квартира теперь твоя. Наследник же.
Подали заявление — оказалось, отец умер семь месяцев назад, срок пропущен. Нотариус посоветовал в суд идти, но шансов мало.
А потом Наташа узнала — Людмила квартиру продала и сбежала.
— Зачем ты лезешь?! — взорвался я.
— Но это же твое!
— Не надо мне ничего!
Почти поссорились.
Жаль отца. Сам виноват — связался с этой Людмилой, семью бросил. А теперь и квартиры нет, и он сам — под землей.
Купили с Наташей свою квартиру. Она настояла — оформили на меня.
— Чтобы никакие Людмилы не подсуетились, — сказала.
**Вывод:** Иногда лучше не лезть в прошлое. Оно, как старая рана — если ковырять, только хуже будет.
