Утро выдалось промозглым, слякотным. Мокрый снег хлопьями падал на тротуары провинциального городка в Вологодской области, оставляя грязные разводы на потрёпанных куртках и поникших зонтах. Небо нависло низко, свинцовое, будто уставшее от собственной тяжести. Воздух пропитался сыростью с привкусом ржавых труб, дышалось тяжело, словно глотаешь мокрую вату.
Иван втиснулся в переполненный автобус у старого вокзала. Давка, сумки, запах мокрой собачьей шерсти и вчерашних щей. Люди стояли плечом к плечу, но каждый был сам по себе — уткнулись кто в телефон, кто в свои мысли, кто в усталость. Он ехал на собеседование в ремонтную контору. Уже пятое за месяц. После каждого — молчание, формальное «мы вам перезвоним» и пустота, растянувшаяся на недели. В сорок шесть лет это уже не борьба, а последние судороги человека, которого жизнь прижала к земле, но он всё ещё хватает ртом воздух.
Вцепился в поручень, сгорбившись. Автобус подбрасывало на колдобинах, каждый толчок отдавался в пояснице, будто пинок судьбы. Пахло дешёвой сигаретой, сыростью и прокисшим борщом. Кто-то за спиной кашлял, чей-то рюкзак болезненно давил в бок.
И вдруг — голос, хриплый, но твёрдый:
— Подвиньтесь, люди, старику место дайте.
Никто не пошевелился. Кто-то сделал вид, что не слышит, кто-то глубже зарылся в телефон. Голос повторил, с досадой:
— У него палка. Ему стоять невмоготу.
Иван обернулся. Старик, сухой, как прошлогодний стебель, в выцветшем пальто, с тростью в руке, осторожно переступал порог. На ушанке таял снег, оставляя мокрые пятна. Кто-то нехотно посторонился, и старик, шаркая, встал рядом с Иваном. От него пахло валерианкой, мятными таблетками и чем-то древним, как пожелтевшие газеты. В руках — потрёпанная записная книжка, уголки замяты, страницы выцвели.
— Спасибо, — пробурчал он в никуда. — В поликлинику еду. К нервопатологу. Склероз замучил, старость.
— Бывает, — кивнул Иван, не зная, что ответить.
Старик прищурился, разглядывая его.
— А ты куда? На работу?
— На собеседование.
— Это хорошо. Значит, ещё не сдался.
Иван криво усмехнулся.
— Уже поздно сдаваться. Надо как-то жить.
Старик замолчал, уставившись в пол.
— В молодости я кровь сдавал. За деньги, семью кормил. Потом оказалось, группа редкая. Меня поднимали среди ночи — срочно нужна кровь. Один раз мальчишку спасли. Не знал его, просто сказали — надо. И я пошёл.
Иван кивнул.
— Хорошо, когда есть ради кого.
— Нет, — покачал головой старик. — Хорошо, когда ты нужен. Не по родству, а просто так. Иначе зачем всё?
Он опёрся на палку, будто пытаясь удержаться в этом моменте. Потом взглянул на Ивана с тихой, потускневшей теплотой.
— Ты смахиваешь на моего сына, — вдруг сказал. — Только он теперь в Германии. Зовёт к себе, а я не еду. Зачем? Я тут нужен.
Иван отвернулся к окну. За стеклом мелькали серые хрущёвки, облезлые гаражи, люди в промокших куртках на остановках.
— А ты, — продолжил старик, — не бойся быть собой. Главное — себе не врать. Начнёшь врать — и нет тебя. Ходишь, дышишь, а внутри — пустота.
Иван опустил глаза. Хотел что-то ответить, но слова застряли. Старик смотрел в окно.
Проехали ещё три остановки в тишине. Потом старик повернулся:
— Мне выходить. Возьми.
Он сунул Ивану клочок бумаги.
— Что это?
— Талон к врачу. К нервопатологу. Мой. Мне уже не надо.
— Почему?
— Потому что я вспомнил. Всё, что хотел.
Он вышел, опираясь на палку. Двери автобуса захлопнулись.
Иван разглядывал бумажку. Потрёпанную, серую. На ней было написано: «Тарасов П.В. — 11:30». Без адреса, без номера. Только время.
Доехал до своей остановки. Вышел. Постоял под ржавым навесом, глядя, как валит снег. Лицо его было растерянным, будто он забыл, зачем сюда пришёл.
Потом развернулся и пошёл. Не на собеседование. Не домой. Просто вперёд — мимо серых домов, грязных луж, равнодушных прохожих. С бумажкой в кармане.
Он не знал, куда идёт. Но впервые за долгие годы почувствовал: он ещё дышит. Не сломанный, не стёртый в порошок. Живой.
