**Дневник неизвестного мужчины**
— Собирай вещи, Алевтина! Мама ждёт! — Дмитрий швырнул на кровать поношенный рюкзак и принялся выгребать из шкафа её платья.
— Что за бред? Дима, ты в своём уме? — Алевтина выхватила у мужа шарф, который он уже скомкал в кулаке.
— Да всё, хватит! Не могу больше терпеть! — Дмитрий повернулся к ней, лицо багровело от злости. — Вечно ноешь! То суп холодный, то рубашка мятая, то я телевизор громко смотрю! Достало!
Алевтина опустилась на кровать, ноги подкосились. Ещё час назад они пили чай на кухне, как всегда. Он листал «Комсомолку», она перебирала гречку. Всё было как обычно.
— Давай обсудим спокойно, — прошептала она.
— Спокойно?! — Он фыркнул. — Год пытаюсь до тебя достучаться! Только молчишь, как партизан, а потом в слёзы!
— Это ложь! — голос её дрожал. — Двадцать лет вместе! Ты правда хочешь разбежаться из-за чепухи?
— Чепухи?! — Он швырнул на пол зажигалку. — Вчера курил на лестнице, а ты её в коридор сунула! Напоминаешь, что я — грязь под ногами?
— Просто убирала…
— Убирала! — передразнил он. — Вечно всё двигаешь! Как в казарме живешь!
Алевтина подошла к окну. За стеклом хлестал дождь. Она вспомнила, как познакомились: он — водитель грузовика, она — библиотекарша. Он таскал ей васильки с обочины, лишь бы увидеть её улыбку.
— Помнишь нашу первую встречу? — спросила она, не оборачиваясь.
— Хватит! — рявкнул Дмитрий. — Не нужны мне эти сказки! Вали к маме, и без разговоров!
— А если откажусь?
Он схватил её за плечо, развернул к себе:
— А меня кто спрашивал, когда ты превратила наш дом в музей?
Она посмотрела в его глаза. Раньше они смеялись. Теперь — пустые, как прорубь в декабре.
— За что? — прошептала она.
— За то, что душишь. Как цепной пёс. Дышать не даёшь!
За окном дождь усилился. Алевтина представила свекровь, Галину Степановну. Та с первого дня шипела, что сын мог жениться на профессорской дочке, а не на «серой мыши».
— Мама тебя приютит, — бросил Дмитрий, запихивая в рюкзак её кофты. — В деревне работу найдёшь. Может, очухаешься.
— В деревне?! — Алевтина всплеснула руками. — Я городская!
— Привыкнешь. Мать там всю жизнь мается — жива.
— Но я не она! Я твоя жена!
— Была, — защёлкнул он рюкзак. — Теперь поживёшь отдельно. Осмотришься.
Что-то внутри оборвалось. Она сползла на пол, прижалась к стене. Слёзы капали на пол, но ей было всё равно.
— А если я исправлюсь? Стану другой?
— Поздно, — он поднял рюкзак. — Билет на автобус уже взял. В пять отправление.
— То есть… заранее решил? — Она встала, вытерла лицо рукавом.
Молчание было ответом.
— Когда?..
— Какая разница?! Шевелись!
На кухне руки её тряслись так, что она едва налила чай.
— Копошишься! — крикнул он.
— Кипяток…
— Нафиг твой кипяток!
Она увидела на столе список: свёкла, капуста, мясо. Хотела сварить борщ — он любил со сметаной.
— А работа? Завтра смена!
— Позвони, скажешь, что грипп.
— А дальше?
— В деревне устроишься.
Дмитрий стоял у окна, дым сигареты стелился по подоконнику.
— Ты же всегда на балконе курил, — заметила она.
— Теперь и здесь нельзя?!
— Можно…
— Опять учить будешь?!
Она достала из комода фото: они у загса. Молодые, он в пиджаке с гвоздикой, она — в фате.
— Помнишь?
— Спрячь, — он отвернулся.
— Но мы любили друг друга…
— Любили, — бросил окурок на пол. — Но это прошло. Я изменился. А ты — нет.
— И что?
— Я не хочу прежней жизни.
— Чего же ты хочешь? — она шагнула к нему.
— Не твоё дело! Всё решено!
— Сходим к батюшке? Или…
— Бред! — Он замахал руками.
Она села, сжала колени. Вдруг он смягчился:
— Отдохнёшь у мамы. Освободишь голову.
— А ты?
— Я тоже.
— А если мне там станет плохо?
— Галина Степановна присмотрит.
— Она меня ненавидит.
— Характер у неё такой.
Она собрала тёплые вещи: валенки, шаль, носки.
— Надолго?
— Посмотрим.
Вещи в рюкзаке казались чужими. Соседи?
— Скажем, к родне уехала.
— А если…
— Скажем — болеет.
Он вёл её к остановке, она спотыкалась о лужи. Рюкзак резал плечо.
— Поможешь донести?
— Тащи сама.
На лавочке у автобусной остановки старушки перешёптывались. Дмитрий закурил.
— Встретит меня мать?
— Да.
— Знает… о нас?
— Сказал — погостишь.
Автобус фыркнул дизелем. Он сунул ей билет.
— Дим… передумай.
— Езжай.
— А если я вернусь?
— Увидим.
Она села у окна. Он остался на перроне, не помахал.
За окном мелькали покосившиеся заборы, коровники. Рядом бабка с курами в корзине косилась на её заплаканное лицо.
— К родне, голубка?
— К свекрови.
— Ох, свекровки — они как берёзовый веник в бане. Жжётся, да здоровье даёт.
Алевтина промолчала.
На конечной её ждала Галина Степановна в старой дублёнке.
— Ну, приехала, — буркнула та, забирая рюкзак. — Сын звонил. Говорит, переутомилась.
— Да…
— Деревня тебя на ноги поставит. Воздух лечебный.
По темноте шли к избе. В доме пахло пирогами и нафталином. Свекровь указала на узкую кровать:
— Здесь спать будешь.
— Спасибо.
Алевтина легла под тяжёлое стёганое одеяло, слушая, как за стеной свекровь громко переставляет посуды, и поняла, что теперь её место — на этой кровати, в этой тишине, в этом конце.
