— Мама, ты совсем рехнулась?
Слова дочери словно нож вонзились в сердце Лидии, оставив после себя жгучую, невыносимую боль.
Тишина.
Женщина молча продолжала чистить картошку, но пальцы её дрожали.
— На нас уже пальцем показывают! — шипела Татьяна. — Отец — ладно, он мужчина, но мать… Ты же хранительница очага! Тебе не стыдно?!
Слёзы катились по щекам Лиды, одна за другой, будто дождь по оконному стеклу. Но дочь не унималась.
Константин, её муж, сидел на стуле, сгорбившись, с выпяченной губой, словно обиженный ребёнок.
— У папы здоровье ни к чёрту! — всхлипнул он. — Ему нужен уход! Разве так поступают, а? Мам? Он тебе всю молодость отдал, вы вместе ребёнка вырастили, а теперь что? Как только заболел — ты хвостом вильнула? Нет уж, дорогая, так не пойдёт…
— А как пойдёт? — спросила Лидия, не поднимая глаз.
— Что? — взвизгнул Костя. — Ты издеваешься? Пап, слышишь, она издевается!
— Будто я тебе не мать, а злейший враг, — прошептала Лида. — Вот как за отца распереживалась…
— Мама! — Татьяна затрясла телефоном. — Хватит! Я сейчас бабушке позвоню, пусть она тебе втолкует, как себя вести! Позорище!
— Представляешь, — фыркнула она, оборачиваясь к отцу, — я иду из универа, а они… по аллее, под ручку! Он ей стихи читает, наверное, свои, да, мам? Про любовь, наверняка!
— Злая ты, Таня, — вздохнула Лидия. — Молодая да глупая…
— Ни капли раскаяния! — дочь уже набирала номер. — Всё, бабушки разберутся!
Лида медленно распрямилась, провела руками по складкам платья, стряхнула невидимые пылинки.
Поднялась.
— Ладно, иду.
— Куда, Лидка? — встрепенулся Костя.
— Ухожу от тебя.
— Как?! — он затрясся. — А я? Что я буду без тебя?!
В этот момент дочь что-то яростно кричала в телефон.
— Та-а-ань! — завопил Костя, будто по покойнику. — Танюшка…
— Что? Пап, что? Спина болит? Где?
— Ой… она… мать… уходит…
— Как уходит?! — Татьяна бросила взгляд на мать. — На старости лет? Опомнись!
Лида усмехнулась.
Она аккуратно складывала вещи в чемодан.
Уже собиралась уйти раньше, но у Кости обострился остеохондроз. Как он стонал, как ныл…
— Лид… у меня, кажется, грыжа…
— На МРТ ничего не показало.
— Ага, а врачи эти… они специально скрывают! Чтобы потом денег больше содрать! У Петровича с работы так же было: мази, таблетки, а потом — бац! — грыжа, да ещё какая-то страшная…
Тогда Лида сжалилась, осталась.
А теперь…
— Сколько можно, Лид? — голос подруги Лизы эхом звучал в голове. — Ты как раб на галерах! Что хорошего Костя тебе дал? Ни-че-го!
Лиза хлопнула ладонью по столу.
— Всю молодость гулял! Домой эту… парикмахершу таскал, как её…
— Милка.
— Точно, Милка! А ты на двух работах, а он на диване! Ему в санаторий — пожалуйста, а ты — к свекрови, к маме, на огород! А то, что у тебя в сорок лет нога отнимается — это нормально, да?
— Ну, Костя он…
— Что он? Священная корова? Другие мужики жилы рвут, чтобы семья не нуждалась, а ты — за всех пашешь!
Лиза смолкла, потом добавила:
— Помнишь, на даче у него день рождения был? Я тогда спала… а этот мерзавец…
Голос подруги дрогнул.
— Он мне рот рукой закрыл, а второй… лез, куда не просили. А его мамка рядом лежала — видела всё! Потом сказала, что это я его соблазняла…
Лида слушала, и мир вокруг будто рушился.
Она вдруг осознала: её жизнь прошла мимо.
Другие женщины советовались с мужьями, хвастались подарками, отдыхали вместе. А у неё — пылесос на праздник, три тюльпана на 8 Марта…
— Ты его пожалела? — спросила Лиза. — Как котёнка?
— Он был такой… несчастный, — прошептала Лида.
— А себя ты пожалела?
Слёзы. Разговор. Правда, которая резала, как нож.
Теперь Лида стояла среди вещей, смотрела на чемодан и понимала — хватит.
Костя принёс четыре гвоздики в газете — просил вернуться. Она не вернулась.
Через месяц он уже гулял с Милкой под руку.
А Лида училась жить заново.
——
Утро. Солнце.
Таня извинилась. Петя звал в горы…
Всё только начинается.
И нет ничего позорного в том, чтобы начать сначала.
